Том 6. Зарубежная литература и театр - Страница 189

189

Он умудрен опытом, умиротворен и со своей точки зрения еще более сочный наблюдатель, чем полицейский. В нем бывший лакей узнает своего барина, когда-то бессовестно обобранного, но все еще лакейски обожаемого. Он умоляет барона возобновить за его счет свою барскую жизнь и позволить ему пожить хоть немного в привычных рамках камердинерства. Нетрудно понять, на что намекает Море, изображая этого неглупого, но совершенно изжитого и рамолированного аристократа, с одной стороны, а с другой стороны — растерявшегося коренного холопа, которому во что бы то ни стало, хотя бы искусственно, надо вернуть барина.

Присмотритесь-ка к истории монархистов, нашедших сейчас легитимного короля в лице какого-то никому не ведомого герцога Гиза!

Но главная сила, конечно, не в сюжете, а в разработке; самое же яркое — это игра актеров Гиньоля. Вся труппа играет в своем роде превосходно, гораздо лучше, чем «интеллигентная» труппа Ателье. А главные актеры — царь страха Жан Галан, его помощник по этой части Клод Орваль, тонкий и разнообразный комик Селлер и нервная, заражающая Майя Флориан — положительно первоклассны. Трудно даже понять, как такие актеры, найти которых трудно даже в богатом актерскими силами Париже, не ищут другой судьбы, а остаются верными своему оригинальному маленькому театру.

Надо быть правдивым в отношении к театру. Нет ничего хуже снобизма. Ателье корчит из себя нечто тонко культурное — и этому верят. На футуристические пантомимы Маринетти, о которых сам старик Антуан сказал, что они «безвредны и пахнут тленом», кто-то — передовой — ходит!

Позвольте же вам сказать, что старый Гиньоль является одним из самых лучших театров Парижа. Лучше не видеть разных хваленых «модернизмов», но посмотреть виртуозную в ужасе и смехе игру этого превосходного, выдержанного маленького театра.

[III]

Продолжу изложение моих театральных впечатлений в Париже.

Я уже сказал, что большинство бульварных театров, равно как тех, которые стоят на их уровне, питаются совершенно особой драматургией, развернувшейся только на берегах Сены.

Потребность десятков французских заурядных театров в пьесах — огромна. Но ни в одном городе мира массовая публика не является столь консервативной, как в Париже. Если бедный Дягилев, сезон которого, как теперь выяснилось, прошел довольно бледно, вынужден поставлять Парижу все новые и сногсшибательные выдумки, то ведь Париж, который он обслуживает, — особый Париж и даже вовсе не Париж, а золотая накипь наезжающих на Париж международных тунеядцев.

Нельзя не согласиться, что эта публика снобов эстетически выше средней парижской театральной массы, тоже густо замешанной иностранцем, но в которой тон задает коренной gout parisien.

Далека от меня мысль и этот Париж boulevardier считать за настоящий или единственный Париж.

Вспомните знаменитую книгу Ромена Роллана «Ярмарка на площади», вспомните то удивление, которое испытал Жан-Кристоф, когда он почувствовал под возбудившей его презрение толпою tout Paris — настоящий, честный, работящий, нуждающийся Париж мелкой буржуазии и пролетариата.

Но напомню вам и другое, тоже от Роллана. Прогремевшая книга его о театре была написана по поводу анкеты о значении современного театра, произведенной, помнится, в 1907–1908 году. В этой анкете, между прочим, был и такой вопрос: «Как вы оцениваете значение театра для народных масс?» На этот вопрос Ромен Роллан ответил: «Никак, ибо до сих пор народ не знает театра». Нельзя же считать театром учреждения пригородов мелодраматического или кафешантанного типа, которые угощают мелкий люд жалким подражанием буржуазной безвкусице.

Не говоря уже о достигнутой нами в общем беспримерной доступности всех театров рабочему зрителю (хотя мы сами и находим ее недостаточной), у нас в Москве есть чисто рабочий театр МГСПС, как в Берлине есть, при всех его недостатках, крупный рабочий театр Фольксбюне. В Париже нет ничего подобного, если не считать дающихся раз в одну-две недели популярных спектаклей в Трокадеро, о которых я уже говорил.

Так вот основной, питающий, так сказать, нормальную парижскую публику театр проявляет огромное и притом косно консервативное требование к драматургам.

Ежегодно Париж потребляет неимоверное количество новинок.

Но если отсеять небольшой процент острых спектаклей для снобов, то для остальной продукции характерно предостерешение: боже сохрани, чтобы ваши новинки были действительно новы.

Во дни моей молодости в Париже еще царил добродушный толстяк, седобородый дядя Сарсе. Так называемый «весь Париж» ценил пьесы по его отзывам. Развалившись в первом ряду, зажиревший критик отведывал всякую новую пьесу, отплевывался, если замечал в ней хоть какой-нибудь новый привкус, и одобрял, если все было по старинке: из тех же лоскутьев, только немножко иначе сшитых.

Приговоры его были безапелляционны: его похвала означала минимум сто представлений и хороший доход, его порицание означало пустые залы.

Сарсе давно умер, но дух его жив.

Имя поставщикам этих зауряд-пьес для зауряд-театров в Париже — легион.

К ним, между прочим, относится и некто Вернейль, человек не без средств, посредственный актер, купивший для себя и своей протеже Попеско один из бульварных парижских театров.

Смотря его пьесы, вы, пожалуй, найдете их остроумными: и замысел пикантен, и актерам есть что играть, и всегда придумана какая-нибудь центральная изюмина.

Но если вы знаете французский комедийный репертуар вообще, то вы найдете для всех сцен, вплоть до подробностей, — прототипы. Это не плагиат. Это просто уже имевшие успех лоскутья, по-новому сшитые.

189