Том 6. Зарубежная литература и театр - Страница 188

188

Большим недостатком театра является его слабая труппа и отсутствие всякого намека на постановку.

Сукна, кое-какая мебель — вот и все. Очевидно — ставка на актерскую игру.

В Париже не мудрено найти очень хорошую актерскую игру. В каждом театре, даже самом скромном, есть всегда однадве актрисы, один-два актера, которые играют хорошо. В некоторых театрах вся труппа сплошь играет в превосходном ансамбле, например, в Буфф-Паризьен, в Варьете, в Пале-Рояле, где вы до сих пор услышите прославленный комический диалог.

Но ничего подобного нет в Ателье. Там есть очень интересный, очень нервный, играющий с особенной любовью психопатов, — Дюллен, который своей манерой игры заставляет вспомнить о нашем Певцове; есть два-три посредственных актера, а в остальном — труппа, какую вряд ли может себе позволить любой «неинтеллигентный» театрик Парижа.

В Ателье я видел пьесу Пиранделло «Все к лучшему».

Пиранделло — драматург талантливый, своеобразный, тонкий, но, несомненно, переоцененный.

Кстати, с ним на днях случился довольно скверный анекдот: многие газеты Европы известили мир о том, что в этом году Пиранделло получит литературную премию Нобеля. Были помещены его портреты и соответственные хвалы. Но дня через два сицилианского драматурга «разъяснили»: Нобелевская премия будет-де дана неизвестно кому, но во всяком случае не Пиранделло.

И в самом деле, — пресловутая глубина Пиранделло совпадает со столь же пресловутой сложностью его сюжетов. Изысканная курьезность их, в сущности, никому не нужна, очень далека от истинной житейской мудрости и имеет какой-то внутренний пошиб, который после четырех-пяти пьес производит впечатление монотонности и отбивает охоту знакомиться дальше с произведениями этого драматурга.

Такова и пьеса, виденная мною в Ателье.

То обстоятельство, что Дюллен сыграл с обычной нервностью фигуру жалкой жертвы странного и многолетнего недоразумения, — в особенности при слабой игре остальной труппы, — не смогло выручить эту искусственную, надуманную драму. Правда, часть публики не скупилась на аплодисменты, но аплодировавшие были молодые итальянцы, которым хотелось продемонстрировать свою симпатию театру за постановку итальянской пьесы.

Вскоре после этого тот же театр и та же труппа, претенциозно называющая себя «Афина», сыграла пьесу Кортамбера «Предки». Я этой пьесы не видал. Но сколько-нибудь объективная критика осмеяла ее. Стоит сказать, что действие происходит попеременно на земле и на небе. На небе изображается заседание предков героя, обсуждающих вопрос о его браке.

Нет никакого сомнения, что у Дюллена — самые лучшие намерения. Я отмечал уже в предыдущем письме, что чувствуется как бы некоторое желание соревнования с Жемье в благородном деле интернационализации театра, но уж, конечно, театр Ателье никак не может заменить тот международный театр, который Жемье подготовляет.

Старый театр Гран Гиньоль тоже называет себя театром литературным. Но этого никто почему-то не принимает всерьез.

Париж безусловно недооценивает этот театр. Известна манера Гиньоля — в каждом спектакле давать две страшные вещи и две веселые, подчас несколько скабрезные. Жанр этот установился давно. Причем маленькие шутки принимаются только как прослойки, чтобы публика могла отдохнуть от жути.

Между тем все это далеко не так просто.

Гиньоль — театр маленький, публика в нем большею частью иностранная, но претензии на литературность и художественность у Гран Гиньоля отнюдь не дутые.

Я хорошо помню молодость этого театра. Драматургически очень талантливый и как-то специально одаренный в области жуткого — Андре де Лорд, в сущности создатель театра, сразу поставил его на очень большую высоту. Спектакли этого театра никогда не были банальны. Для него писали хорошие драматурги. Но временами, и даже часто, и в драмах и в комедиях чувствовалась тень серьезной мысли.

В то время на Гран Гиньоль была большая мода. О нем писала и французская и мировая пресса. На его спектакли трудно было достать место. В различных столицах возникли театры, подражающие ему.

Потом мода прошла, и Гран Гиньоль превратился в достопримечательность Парижа для туристов, чуть ли не наравне с заплесневелыми монмартровскими кабачками «Рая», «Ада», «Смерти» и т. д.

Тем приятнее было для меня неожиданно убедиться, что театр этот не только не спустил своего знамени острой жути, острой шутки, вкуса и хорошей игры, но даже как будто еще поднялся.

В прошлом году нельзя было не обратить внимания на сдержанную, но явно гуманную и антиколониальную тенденцию красивой двухактной пьески «В марокканском блэде».

В этом году основной пьесой является «Слепой корабль», ловко сделанный Максом Море, лучшим нынешним сотрудником Гиньоля, по роману Баррейра.

При почти невыносимой внешней мучительности пьесы в ней заложена опять-таки глубоко гуманная и при данной интерпретации западающая в сознание мысль, родственная той, которая показана в могучих образах Владимиром Короленко в его рассказе «Замерзшая совесть».

Тому же Максу Море принадлежит с чудесной тонкостью сделанная издевка под названием «Вновь обретенное счастье». Все три действующие лица здесь очаровательны: ажан из Булонского леса, ненавидящий деревню, склонный к философии, скептический, слегка революционный, который ленивым тоном так и сыплет парадоксами и смехотворными наблюдениями; бывший лакей, разбогатевший, оставшийся не у дел и мучительно скучающий по старым барам с их грансеньорскими капризами; и бывший барон, старичок, некогда после разорения разыгравший самоубийство, но на самом деле пристроившийся в богадельню.

188