Вместе с Куртелином и Абелем Эрманом Тристан Бернар, несомненно, является крупнейшим представителем французского юмора. Из всех этих знаменитых писателей первый наиболее непосредственен и меньше всего приспособляется к публике. Смеется он часто наивно, без претензий на большую глубину, но к этому увлекает его не желанно во что бы то ни стало смешить толпу, а его личная склонность к беззаботному веселью. Так же точно, когда за маской смеха проглядывает у него скорбное лицо печальника и внезапным взмахом дает изумительные синтезы, заставляющие вас плакать и улыбаться, открывающие вам глубины современного человеческого сердца, он делает это не для эффекта, а с тою же милой непосредственностью. Жорж Куртелин — один из немногих французских писателей, которых можно назвать поэтом «божией милостью».
Двое других идут, несомненно, навстречу спросу публики, приспособляются к ней и, хотя головой превосходят присяжных парижских развлекателей, все же примыкают, в общем, к их шумному и неразборчивому легиону.
Это особенно неприятно в Эрмане, который по существу своему желчный сатирик. В то время как некоторые из его романов представляют из себя настоящие плевки в лицо современного общества, он унизился, например, до написания пьесы «Улица Мира», сочиненной специально для того, чтобы дать одному модному дому возможность показать публике серию своих моделей.
Конечно, до подобных чудовищных угод духу времени Тристан Бернар никогда не дойдет, но все же он часто принижает свой прекрасный талант ради доходного шутовства.
К первой половине его карьеры относятся некоторые замечательные произведения. Недавно Жемье вновь поставил в своем театре его комедию «Господин Кодома». Она шла всего два раза, и я еще раз убедился, что это в своем роде единственное произведение современной комической литературы. Если бы Бернару удалось не то чтобы держаться всегда на этой высоте, а хотя бы часто к ней приближаться, то именно он, а не бесформенный Шоу, мог бы претендовать на звание современного Мольера (и уж, конечно, не молодой Гитри, окончательно превратившийся в атамана шайки «амюзеров»*).
* развлекателей, забавников (от франц. L'amuseur). — Ред.
Первые шутки Бернара, вроде «Les pieds nickeles» и т. п., всегда заставляли задуматься, и иные проницательные критики по поводу его первых маленьких пьес заговорили даже о полускрытом анархизме автора.
Прекрасен был также его роман «Записки уравновешенного молодого человека». Здесь особенно бросаются в глаза все присущие Бернару черты сходства с Чеховым. Та же острая наблюдательность, внимание к мелочам, то же умение собрать их в многозначительный букет, та же ласковая снисходительность к людям, хотя бы они были жалкими и достойными презрения уродами, та же способность заставить нас с захватывающим интересом следить за будничною судьбою совсем сереньких людей, наконец, тот же аккорд смеха и печали — безличных, ибо автор у Бернара всегда так же тщательно скрывается за кулисами, как и у Чехова.
Нечего и говорить, что во второй половине своей карьеры, когда Тристан Бернар стал сыпать пьесами и рассказами, как из рога изобилия, когда его играют одновременно на трех сценах, когда еще не начатые рукописи покупаются у него за сумасшедшие деньги, Бернар не создал уже таких шедевров. Теперь и он как будто хочет шутить без претензий, вроде короля юмористов Куртелина. Но вы чувствуете, что там, где у Куртелина смех добродушного остряка, находящий в себе самом награду, — у Бернара бряцание бубенчиков, всегда изящное впрочем, направленное к одной цели: способствовать пищеварению сытой и ожидающей массажа смеха публики.
Что говорить, «Маленькое кафе», «Фонари Субигу», пользующаяся сейчас таким успехом комедия-водевиль «Две утки» и в особенности почти чеховская безделушка «La gloire ambulanciere» — вещи милые, забавные, хорошенькие. Но и только.
Печать той же угодливости по отношению к публике, печать удивительно тонкого расчета на публику специальную, лежит и на первой драме Бернара. Да, эта мелодраматическая по сюжету пьеса явным образом рассчитана на мелкую буржуазию. Для этого выбран слезливый сюжет во вкусе Дидро. Бедный молодой человек, несущий на себе проклятие дурной наследственности, в запальчивости убивает своего скупого родственника, и строгие судьи посылают его на гильотину. Эта несложная и несколько вульгарно-патетическая тема сопровождается гораздо более значительным аккомпанементом, материнским страданием Жанны Доре. Вы заранее предвидите, какие пытки должна пережить мать от известия о неведомо кем совершенном преступлении — через подозрение, признание сына, арест, суд — до последнего свидания. Несколько неожиданно и очень красиво рассчитан последний эффект. Мать устраивает себе свидание с сыном (накануне казни) через решетку, в темноте. Сын же все время с нетерпением ждет визита своей возлюбленной, косвенно его погубившей. Он принимает мать за нее, и та оставляет его в заблуждении, так что ее материнский поцелуй встречается сыном отчаянным эротическим порывом. Мать счастлива, что, принеся в жертву этот миг, она скрасила последние часы осужденного. Конечно, слезы льются у нее рекой.
Кроме этого преувеличенно трогательного сюжета, мелкобуржуазная публика Театра Сары Бернар получает за свои деньги еще поразительно реалистически составленные картины писчебумажного магазина, большой бакалейной лавки, суда, вокзала и т. п., причем в прекрасно исполненных декорациях движутся изумительно живо наблюденные человечки, зарисованные острым карандашом снисходительно улыбающегося мастера-юмориста.