Том 6. Зарубежная литература и театр - Страница 202

202

Этот самый Брандес в своей ранней книжке «Люди и их дела», в статье «Гёте и Дания» писал: «Можно поставить Гёте в соотношение с любым цивилизованным народом, и можно определить ступень развития этого народа по степени понимания гения Гёте. Действительно, каждая эпоха, каждая страна, каждый человек прекрасно характеризуют себя своим суждением о Гёте. Бертольд Ауэрбах придумал хорошее выражение: „goethereif“, то есть созревший для понимания Гёте. В течение долгого времени ни один народ не находился на этой ступени, не исключая немецкого. Мне кажется, однако, что все они — кто скорее, кто медленнее — поднимаются к этой ступени».

В этих словах Брандеса есть, несомненно, доля истины. Но он, прекрасно видя все сильные стороны Гёте, не видит его слабых сторон: ни тех, в которых можно винить Гёте, ни тех, в которых виновато только его время.

Если присмотреться к колоссальному количеству суждений, высказанных о Гёте в истекший юбилейный год, то можно, конечно, выделить несколько очень интересных статей, речей и исследований: они составляют, однако, почти исчезающее меньшинство; далее следуют всякие профессорские славословия, свидетельствующие об официальном культе Гёте, но отнюдь не об его понимании — не только диалектическом, а хотя бы таком гуманном и культурном, как в биографии Гёте, написанной Брандесом. Потом следует главная масса юбилейного материала — безвкусная чепуха иной раз с оттенком явного равнодушия и даже антипатии. Наконец доходим мы и до таких книг, как произведение жены генерала Людендорфа, где Гёте объявляется изменником, жидо-масоном и убийцей Шиллера.

Основы истинного диалектического понимания Гёте заложены в небольшом, теперь известном каждому культурному человеку в СССР, этюде Энгельса о Гёте.

Работы о Гёте, вышедшие к его юбилею у нас, базируются именно на этой основе и потому часто являются действительным вкладом в действительное гётеведение.

Слабые, даже жалкие стороны в жизни, характере и произведениях великого германца здесь не стираются, а получают свое историческое объяснение, — но отнюдь при этом не отрицается ни огромность дарований Гёте, ни высота некоторых его достижений не только художественного, но и философского характера, ни вообще ценность гётевского наследия. В этом смысле мы смело можем сказать, что не столько наша страна, как марксистско-ленинское миросозерцание показало себя в наилучшем значении слова — наиболее «goethereif».

Последняя неделя чествований Гёте проходила в его родном городе — Франкфурте-на-Майне.

Частью их явилось интересное исполнение так называемого «Urgötz», то есть первой юношеской редакции этой драмы, на исторической площади старого Франкфурта — Рёмерберг.

Я присутствовал на этом спектакле, и, так как не только исполнение, но и самое произведение представляют значительный интерес, — мне хочется побеседовать об этом с читателями, заинтересованными в дальнейшем знакомстве с одним из гигантов человеческой цивилизации.

II

Дело относится к 60-м и 70-м годам XVIII века.

Одним из руководителей всей передовой, бодро просыпавшейся для сознательной жизни германской буржуазной молодежи был в то время двадцатишестилетний Гердер. Строго говоря, великие открытия Гердера не были открытиями. Но он в значительной степени действительно открыл их для Германии. Притом он писал о них с такой убедительностью и таким блеском, что приобрел немеркнущее значение и для всей европейской культуры.

Главным его открытием была идея прогресса. Но для нашей темы еще важнее три других: великое значение личности, великое значение национальности и… Шекспир.

За эти открытия Гердер был окружен со стороны бюргерской молодежи пламенем симпатии: он был признанным вождем ее.

К нему пришел и юный двадцатилетний Гёте.

Гердер сумел оценить значительность ученика. Гёте обожал учителя. Он говорил, что его отношение к Гердеру подобно отношению Георга к Гёцу в его первой драме: «Я старался тоже надеть на себя геройский панцирь моего вождя, пока еще слишком широкий для моих плеч; но я надеялся носить его когда-нибудь со славой».

Один из молодых людей, окружавших Гердера, некто Клингер, написал посредственную драму с громким названием «Sturm und Drang» (по-русски принято переводить эти слова «Буря и натиск»).

Вся школа приняла эту кличку. Гёте, пытаясь надеть на себя панцирь учителя, затеял написать драму, которая была бы выдержана в манере Шекспира, была бы глубоко национальна, прославляла бы личность в ее борьбе за свою независимость и служила бы прогрессу.

Драма была написана в шесть недель. Ее удалось издать. Ее подхватила вся молодежь. Старые поэты, вроде Клопштока, заметили и, в гроб сходя, благословили юного автора. Гердер в торжественных формах благодарил и прославлял своего ученика. Пьеса была дана во Франкфурте с огромным успехом. Мать Гёте присутствовала на спектакле и осталась чрезвычайно довольна. С неожиданным количеством латинизмов эта добрая женщина писала Фрицу фон Штейну: «Summa summarum! ich hatte ein herzliches Gaudium an dem ganzen Spektakel» — «В общем, я получила большую радость от всего зрелища». Веселая советница утверждала, что признала свой портрет в жене Гёца — Елизавете.

Ее сын, ставший «великим» в течение каких-нибудь двух месяцев, конечно, переполнен был светлой гордостью и чувством выпавшей на его долю огромной ответственности вождя целого поколения.

Только Фридрих Великий, превратившийся в настоящего старого ворчуна, писал по поводу этого же произведения на своем натянутом французском языке: «Шекспиру можно еще простить его чудачество: ведь искусство при своем рождении не может же сразу быть зрелым. Но вот теперь на сцене дают пьесу „Гёц фон Берлихинген“ — отвратительное подражание скверным английским драмам, а партер с энтузиазмом аплодирует всем этим безвкусным глупостям».

202