Том 6. Зарубежная литература и театр - Страница 170

170

Шоу шутя поучает. В старину так и определяли задачу комедии. Но Шоу далеко не обычный комедиограф. Иначе он шутит, чем раньше шутили, иному поучает, чем прежде поучали. Остроумие Шоу в одно и то же время слишком размашисто, неорганизованно, виртуозно, преувеличено для того, чтобы не шокировать изощренный вкус или рутину большой публики, и слишком интеллектуально, логистично, чтобы сойти за вульгарное острячество современных забавников. Да, это шутовство, но шутовство философское и богемски-артистическое. Я не могу не признать, что если оно после первого, несколько ошеломляющего, неприятного впечатления на публику должно было потом служить для нее приманкой, то все же этот пестрый фасад дурно отозвался и на самой сути идей Шоу. Я хочу сказать, что разноцветные бумажки, в которые Шоу завертывает свои горькие пилюли, оставляли на них след своей краски. В самом деле, иной раз кажется, читая Шоу, что он готов издеваться и над тем, что он проповедует. Да, может быть, это отчасти и верно, может быть, скептическое зубоскальство, эта внешняя половина души Шоу и на самом деле отравила Шоу-проповедника, так что и самое святое для него иной раз пляшет в его глазах, оставляя свою иератическую непоколебимость. Недаром затеявшаяся было между Шоу и Толстым переписка была сурово прервана последним вследствие вечного шутовства корреспондента.

Что касается самых идей Шоу, им никак нельзя отказать в глубине и значительности, если, разумеется, так сказать, выпарить из них этот раздражающий смешок. Шоу является чрезвычайно сильным социальным сатириком. «Дома вдовца» и «Профессия госпожи Уоррен» бесспорно могут занять почетное место в области сатирической комедии. Правда, положительное учение Шоу, его идеал сверхчеловека — демократа и социалиста и мещанина из разных социалистических рецептов, которая заменяет ему программу, вряд ли удовлетворит серьезно мыслящего человека, но все же «социалистической» пьесе «Комендант Барбара» нельзя отказать ни в широте постановки вопроса, ни в блеске анализа. Сильнее всего Шоу в критике морали как общественной, так и семейной: «Кто знает», «Человек и сверхчеловек», «Кандида», «Обращение капитана Брассбаунда», «Дилемма доктора» — вот поистине блестящая плеяда комедий, своеобразно освещающих вопросы морали. Наконец, «Бланко Познет» — удар в лицо лицемерной религиозности чопорного английского «общества» — я положительно склонен считать шедевром, заслуживающим искреннего восхищения.

Все критические и менее ценные положительные идеи Шоу вытекают из одного принципа: из глубокой веры в науку, в естествознание, психологию, биологию. Шоу издевается над тем в жизни, что покоится на почве старых предрассудков, он при всей коренной насмешливости своей энтузиастические верит в то, что вооруженный наукой, все перед собой и внутри себя ее светом освещающий человек, беспощадный к ненаучному наследию прошлого, станет царем и украшением природы. Но Шоу знает, что пути этого истинного просвещения трудны, не верит в перевороты, а лишь в медленное движение к идеалу сквозь густую колючую заросль человеческой глупости.

Что же представляет из себя этюд Сестра о Шоу? Сестр, несомненно, сторонник, даже поклонник ирландского мыслителя. Он согласен с ним во всех его идейных построениях, которые тщательно и порою тягуче, разжевывая все корочки, старается преподать своей мало подготовленной публике. Точно так же и блестящая, но неровная, словно костюм арлекина, внешняя форма комедий пропагандируемого им писателя находит в нем искреннего ценителя. Он, видимо, однако, побаивается ее, извиняется и распинается, чтобы найти и для нее снисхождение у французов, которые падки на остроты, любят смеяться, но и в смехе создали определенные рамки, между тем как Шоу, вслед за Шекспиром, перепрыгивает через все рамки сломя голову. У французов всегда, даже в пошаде, остается легкое нечто от Буало, или по крайней мере Вольтера, который при всем цинизме и вольной воле своих фантастических сатир находил комедии Шекспира варварскими и достойными этого «пьяного дикаря».

Я уже отметил мимоходом большую тягучесть Сестра. В самом деле, все его собственные рассуждения легко можно было бы уместить на пятнадцати — двадцати страницах, потому что они бесчисленное количество раз повторяются на трехстах с лишком страницах его томика. Наиболее ценной частью является изложение главнейших пьес Шоу. Изложение это сделано живо, хотя и с чрезмерным количеством комментариев. И впечатление от общего обзора всего комедийного мирка, созданного Бернардом Шоу, получается крайне импонирующее. Досаднее же всего в Сестре его вечный страх, как бы протежируемый им мастер не показался читателю слишком дерзким. Уже с самого начала Сестр предупреждает, что, «с удовольствием подчиняясь интеллектуальной гимнастике, к которой призывает его автор, готовый вместе с ним принимать головоломнейшие позы, он все же надеется не потерять чувства равновесия и благополучно вернуться на почву здравого смысла». Отсюда предосадные смягчения, например, критики милитаризма в пьесе «Оружие и люди». Сестр бросает, например, такую фразу: «Пусть военная слава — иллюзия, но из всех иллюзий, которыми мы живем, сия наиболее необходима, она подымает человека в его собственных глазах».

Рядом с только что изложенными свистящими надругательствами Шоу над войной, со всеми ее выкрутасами, эти слова «здравого смысла» звучат пошло. Шокирует также и такое, например, место: «Беспощадная сатира появлялась иногда на французской сцене. Стоит, например, припомнить постановку „Очага“ Мирбо в Comedie Francaise. Но в пьесах Шоу безобразно никогда не затмевает окончательно горизонта, луч юмора или взрыв смеха рассеивают мрачное впечатление». Вряд ли Бернард Шоу был бы польщен таким сопоставлением. Нельзя не согласиться с меткостью одного замечания Сестра, относящегося к той же области мещанских оправданий сатирического дерзновения автора. Сестр констатирует, что герои Шоу после целой тучи ядовитых стрел, которые они мечут против общества, капитала, суда, семьи, ложного идеализма, приличий, ходячей морали и т. д. и т. д., в конце концов всегда примиряются со всеми этими ошельмованными ими элементами человеческой жизни и на поверку оказываются не деятелями, а разговорщиками. Это несомненнейшая истина, на этой почве произошел даже разрыв между другим знаменитым писателем — Уэллсом — и Шоу. Первому стало душно в атмосфере чисто словесного фабианского социализма, в котором как рыба в воде чувствует себя Шоу.

170